Одним из весьма распространенных приемов служило в этом случае введение своих друзей и знакомых в круг пирующих и празднично-веселых людей. Сцена могла носить характер документально-достоверного изображения события с резко подчеркнутыми социально-типологическими деталями. Однако участники были не только портретно узнаваемы, но сознательно представлялись не как люди «вообще», а как «свои» люди. Одна за другой появляются такие композиции, как «Наш двор» (И. Попов, 1964) или «Мой дом» (В. Сумарев, 1970), где в окнах, на лавочках, у покосившихся садовых столиков собрались, наливают стаканы, оживленно разговаривают знакомые художника.
Герой - «мой друг», «мой сосед», «свой человек», это не просто персонаж, о котором «я» как художник знаю все. Это лицо, которое я знаю и как человек, это близкое мне лицо. Такого рода опытное знание создает особый тип «нераздельности» героя и автора, нерасчлененности голоса персонажа и лирического «я» художника.
Художник выступает и как сочувствующее, разделяющее общее переживание лицо, и как тот, кто способен видеть других, как и самого себя, со стороны.
Типическим примером такого рода может служить средняя часть триптиха «На новых землях» (1967). Здесь изображены строители-новоселы, собравшиеся отпраздновать начало или завершение работы. Лица участников сцены портретны, в них без труда узнаются друзья и коллеги художника, достаточно известные московские живописцы. Собравшиеся сдвинулись вместе, наступила тишина, предваряющая первый тост. Однако это лишь повод для их внутренней общности.
<<< Снижающие, пародийные интонации
<<<Оглавление>>>