Бенуа не упустил случая обставить сцену на манер изящных и роскошных старинных празднеств. К финалу восстанавливалось равновесие между Мольером-фарсёром и Мольером-автором придворных комедий-балетов.
Щукину было с чем поспорить. Горделивое «а я сам» давало отвагу не пасовать перед авторитетом признанных мэтров театра и даже переиначить сочиненное Мольером. Как часто то, что сердито обзывали «произволом», «искажением классики», на поверку оказывалось верным прочтением ее. Щукин писал свою интермедию в дни, когда бушевали страсти вокруг мейерхольдовского «Ревизора», ниспровергшего все привычные образцы интерпретации Гоголя. Восторженно почитая новации Мастера, он последовал его примеру смелости - отбросил атрибуты ритуала, перевел «шуточную церемонию» в трагикомедийный план, внес существенные «поправки» в «состав действующих лиц», более думая о духе и сути сатирической мысли драматурга, о том, какие она пробуждает чувства сегодня в нем, советском художнике двадцатых годов 20 века, нежели о педантичном соблюдении стиля комедии 17 века.
Правда, он во многом следовал методу Мольера. Его интермедия соотносима с мольсровской примерно так же, как сама она; в свою очередь, связана с событиями пьесы - и подготовлена ими и неожиданна. Веселая история о сверхглупом и сверхмнительном Аргане в третьем акте комедии приходит к концу. И вдруг, в заключение - поворот на 180 градусов. Больной ни с того, ни с сего становится Доктором, экзаменуемый и экзаменаторы уравниваются в невежестве. Щукин, отталкиваясь от текста пьесы, проделывает еще одну нежданную-негаданную метаморфозу.
<<<Оглавление>>>