В стоявшей спокойно, без позы женщине он почувствовал какую-то скрытую драму, благородство и чистоту ранимой и гордой, робкой и замкнутой души. И как бы побоялся вспугнуть хоть малейшим неосторожным «перебором» ее сосредоточенную самоуглубленность. Портретируемая находилась тут, рядом, у мольберта, но была далеко, «отключена», погружена в себя. И интриговала художника загадка ее внутреннего мира. Однако до конца он разгадывать загадку не стал. В театре, в жизни, в людях его манил «принцип неопределенности». Все «допроявленное», до конца ясное казалось, попросту говоря, элементарным, скучным. Любимые Гойя-портретист, Домье-живописец, Шагал и Руо еще и еще раз поддержали веру в эмоциональную силу «царапающей недосказанности» (по образному выражению С. Эйзенштейна). И надобен нам, как был надобен художнику, долгий отсчет времени, чтобы всмотреться в печальный лик женщины, глядящей с портрета на нас и в себя. Сокровенное, про-зреваемое художником в человеке, непереводимо на прямой язык слов. Четко обозначившийся здесь интерес к индивидуальному, личному, к жизни души органично влился в русло «обретения человечности» и восстановления в правах традиций «добрых старых мастеров», уроков классики - благотворных тенденций советского искусства начала 1930-х гг. Прямое противопоставление портрета Лизы и «Женского портрета» было бы ошибкой. Чего проще сегодня, спустя сорок лет, бросить в адрес первого бранное слово «штамп». Действительно, сколько за прошедшие годы видано-перевидано не похожих на Лизу лицом, но похожих «существом» девушек с целеустремленным взглядом, с готовностью к действию, со всякого рода атрибутивными знаками в руках. Несть им числа.
<<< Минимум движения внешнего, максимум - внутреннего
Искусство моральной ответственности >>>
<<<Оглавление>>>