Натюрморты И. И. Машкова «Снедь московская: мясо, дичь» и «Снедь московская: хлебы» прочно вошли в историю советской живописи. Связанные общим названием и общей датой, близкие и по содержанию и по живописному исполнению, уже много лет висят они в залах советского искусства Государственной Третьяковской галереи.
Впервые они появились в 1924 году на выставке «Революция, быт и труд», организованной Ассоциацией художников революционной России (АХРР). Эти два натюрморта сразу привлекли к себе внимание и симпатии и художников и широкого круга зрителей своей необыкновенной жизненностью и зрелым живописным мастерством.
Этими качествами они радуют нас до сих пор. Когда смотришь на них, невольно думаешь: какое здоровое, полнокровное искусство, какой убежденный художник-жизнелюбец!
В этих полотнах в полной мере проявился пафос творчества Машкова— буйное утверждение жизни, земных благ, жизненных сил и соков, сказалось его основное желание — отдавая весь свой живописный талант и темперамент, «весомо, грубо, зримо» воссоздать на холсте плоды человеческих рук и щедрые дары земли, их плоть и кровь, их вкус и запах.
Но к подобной реалистической живописи Машков пришел не сразу, а лишь через четверть века упорного ученья и труда, поисков, потерь и находок.
В дореволюционные годы Машков, порой оступаясь или делая шаги в сторону, шел по пути к реализму.
Об этом говорят, в частности, его натюрморты 1908—1910 годов. В них бросается вызов эстетской утонченности и изощренности, утверждается нарочитая грубость и простота. В них выражается протест против живописной системы позднего импрессионизма, в которой свет и воздух растворяли в себе предметный мир, уничтожали четкость и ясность формы, съедали цвет. Машков изгоняет воздух и свет, четким черным контуром подчеркивает, «обводит» форму, одним красочным пятном утверждает цвет предмета, провозглашает правомерность всех цветов палитры, и черного в их числе. Нарочитой случайности импрессионистической композиции противопоставляется сознательная построенность.
Но это лишь первый шаг пути. Через два-три года в натюрмортах Машкова появится пространство, объемная и весомая форма, а вслед за нею свет и воздух и, наконец, искомое — материальность, плоть вещей!
Машков сразу принял революцию, сразу включился в активную общественную и педагогическую работу. Начался новый период его творчества.
Машков стремился отразить советскую действительность в различных жанрах живописи. Однако, как ни интересны портреты и пейзажи Машкова, все же основным жанром, в котором он наиболее полно и ярко проявил свое дарование, свое художественное «я», был натюрморт. Именно в натюрморте достиг Машков своего полнокровного живописного реализма.
Замечательной чертой натюрмортов Машкова является выраженное в них чувство современности. И это естественно: Машков-человек жил жизнью своей страны, Машков-художник свое лучшее «я» отдавал натюрморту. Поэтому его натюрморты несут отпечаток, приметы тех лет, когда они были созданы, своеобразно выражают чувства, которые испытывали в те или иные годы его соотечественники и современники.
В самом деле, возьмем, например, одни из первых послереволюционных его полотен — натюрморты 1919 года, находящиеся в Государственном Русском музее. Разве они не передают воспоминаний о суровом 1919 годе, когда в результате интервенции и войны настала разруха, когда все силы были брошены на защиту революции, а быт стал жесток, когда в стране было темно, голодно, холодно?
Тогда горожане входили в плохо освещенную, нетопленную кухню, где стоял холодный самовар, который нечем было согреть, где был и черный утюг, но в нем не было горячих углей, да и гладить им было нечего. В этих натюрмортах нет дорогих сердцу Машкова плодов земли. Их и не было в ту пору у горожан, сидевших на скупом пайке.
Суровая, волевая, строгая, напряженная эпоха сказалась в этих натюрмортах и в ином: в их форме, в их строении, в самом созвучии красок — темных, холодных, жестких.
Но вот настали 1920-е годы. Страна ожила, земля вздохнула и дала свои плоды. И с какой беспредельной радостью пишет Машков свою «Снедь».
Как любуется Машков ковригой черного московского хлеба с тонкой блестящей, словно лаком крытой верхней коркой, с толстой мучной нижней и с «притисками» по бокам! Как радуется Машков, что он красками может передать не только ее вид, но дать почувствовать ее вес, вкус и запах. И кто, глядя на эту ковригу, не вспомнит запаха хлеба? Того теплого запаха, чуть с кваском, чуть с подгорелой мучкой, — которым вдруг пахнет на тебя из пекарни, когда идешь в морозную ночь, под утро, по еще тихим городским улицам, — запаха благополучия, довольства, мирной жизни!
А когда Машков писал «Мясо. Дичь», ему мало было багрового куска говядины, он разложил на столе и ярко-красную баранину, и свинину с розовеющим жирком, и тяжелую лиловатую печень, и сизую индейку, и пестрого длиннохвостого фазана. Вдосталь так вдосталь!
И как «крепко сбит», как слажен каждый натюрморт, как уравновешен, как ритмически согласованы формы и линии, как звучны и верны цветовые отношения.
«Снедь московская» была создана художником в середине его творческого пути. После «Снеди» Машков написал немало полотен, среди которых есть произведения, отличающиеся большей красотой и тонкостью живописи.
Но уже в «Снеди» Машков разрешил ту основную задачу, которую ставил перед собой, — дать людям здоровое, полнокровное, яркое искусство, чтобы радостнее жилось им на земле.

---

<<< Ефим Михайлович Чепцов (1874—1950) <<<
>>> Исаак Израилевич Бродский (1884-1939) >>>