Как-то весной 1881 года Репин й Третьяков, будучи на одном из московских музыкальных вечеров, слушали новую вещь Римского-Корсакова «Месть». Неотразимое впечатление произвела она на художника. «Звуки завладели мною, — рассказывал он позднее, — и я подумал, нельзя ли воплотить в живописи то настроение, которое создалось у меня под впечатлением этой музыки. Я вспомнил о царе Иване. Это было в 1881 году. Кровавое событие 1 марта всех взволновало. Какая-то кровавая полоса прошла через этот год... Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».
Еще в 1877 году, когда Репин писал портрет известного историка и археолога И. Забелина, он слышал от него подробный рассказ о тех обстоятельствах, которые привели к трагическому конфликту между Иваном Грозным и его сыном. «Жезлом в висок...» — запомнились Репину слова Забелина, и, выходя из концерта, он, напряженный и взволнованный, горячо объяснял всегда сдержанному Третьякову захватившую его идею.
Начатые раньше работы отодвигали завершение нового замысла, около пяти лет работал Репин над своим «Иваном Грозным». Первый карандашный эскиз он сделал сразу же по возвращении домой с концерта Римского-Корсакова, и хотя потом многое менялось, композиция будущей картины уже была отчетливо намечена в этом первом наброске.
Только в 1884 году, закончив «Не ждали», Репин смог целиком отдаться работе над захватившей его темой. Однажды утром он переставил всю мебель в мастерской, вынес мольберты в соседнюю комнату и соорудил здесь угол дворцового покоя, схожий с тем, в котором, по его представлению, некогда произошло убийство Иваном IV царевича Ивана. На дому у Репиных изготовлялись костюмы для обоих персонажей, художник сам делал выкройки и по его эскизам домочадцы вышивали узорный орнамент на сапогах и платьях. Все должно было соответствовать реальной обстановке, в которой, как рисовалось Репину, произошла эта давняя историческая трагедия.
Но сам царь Иван? Где найти для него подходящую натуру, отвечающую сложившемуся в воображении образу, чтобы образ этот обрел ощутимую, горячую и трепетную человеческую плоть? Репин бродит по городу, вглядывается в лица прохожих...
Но вот из Царского Села приходит письмо от Чистякова, художника и мудрого наставника целого поколения русских мастеров. Павел Петрович пишет, что он встретил на улице старика, подлинного, всамделишного Грозного!
В тот же день Репин был в Царском Селе у Чистякова. И впрямь — не обманулся Павел Петрович! Восхищенный художник горячо благодарит своего учителя за найденную модель.
А несколько дней спустя новый Иван затмил чистяковского: на Литовском рынке в Петербурге Репин встретил чернорабочего, черты лица которого поразительно совпадали с обликом задуманного Ивана. Тут же на рынке Репин усадил этого старика и быстро написал этюд, легший в основу будущего Грозного.
Уже потом, когда писалась сама картина, для головы Грозного Репину позировали также композитор П. И. Бларамберг и художник Г. Г. Мясоедов.
Прекрасной моделью для царевича явился писатель В. М. Гаршин, внешность которого, полная трогательного обаяния, носила на себе печать трагической обреченности. Репин был увлечен Гаршиным, которого горячо полюбил как человека и талантливого писателя. Написанный с Гаршина этюд явился одним из высших достижений портретного искусства художника и был приобретен Третьяковым для его галереи. Но в представлении Репина царевич Иван, в отличие от Гаршина, был блондином. Поэтому, хотя общий облик Гаршина и определил собой решение психологической задачи, при окончательной доработке головы царевича Репину позировал художник Менк.
Картина еще далеко не была готова, а по мастерским художников уже шел о ней слух. У Репина побывал и Третьяков, всегда молчаливый, осторожный в высказывании оценок, покупавший с большой, купеческой осмотрительностью. Он тотчас же решил оставить «Грозного» за собой. Крамской, вернувшись от Репина, немедля сел за письмо к одному из своих постоянных корреспондентов:
«Прежде всего, меня охватило чувство совершенного удовлетворения за Репина,— писал он. — Вот она, вещь, в уровень таланту! Судите сами. Выражено и выпукло выдвинуто на первый план — нечаянность убийства! Это самая феноменальная черта, чрезвычайно трудная и решенная только двумя фигурами. Отец ударил своего сына жезлом в висок... Минута, и отец в ужасе закричал, бросился к сыну, схватил его, присел на пол, приподнял его к себе на колени и зажал крепко, крепко одною рукою рану на виске (а кровь так и хлещет между щелей пальцев), другою — поперек за талию, прижимает к себе и крепко, крепко целует в голову своего бедного (необыкновенно симпатичного) сына, а сам орет (положительно орет) от ужаса, в беспомощном положении. Бросаясь, схватываясь и за свою голову, отец выпачкал половину (верхнюю) лица в крови. Подробность шекспировского комизма. Этот зверь-отец, воющий от ужаса, и этот милый и дорогой сын, безропотно угасающий, этот глаз, этот поразительной привлекательности рот, это шумное дыхание, эти беспомощные руки! Ах, боже мой, нельзя ли поскорее, поскорее помочь! Что за дело, что в картине на полу уже целая лужа крови на том месте, куда упал на пол сын виском, что за дело, что ее еще будет целый таз,— обыкновенная вещь! Человек смертельно раненный, конечно, много ее потеряет, и это вовсе не действует на нервы. И как написано, боже, как написано! В самом деле, вообразите, крови тьма, а вы о ней и не думаете, и она на вас не действует, потому что в картине есть страшное, шумно выраженное отцовское горе, и его громкий крик, а в руках у него сын, сын, которого он убил, а он... вот уже не может повелевать зрачком, тяжело дышит, чувствуя горе отца, его ужас, крик и плач, он, как ребенок, хочет ему улыбнуться: «Ничего, дескать, папа, не бойся!». Ах, боже мой! Вы решительно должны видеть! ! !»
«Прочесть» картину лучше Крамского до сих пор никому не удавалось.
И вот картина на XIII выставке Товарищества передвижников. Передовая интеллигенция, устремившаяся на выставку, потрясена мастерством художника, могучей выразительностью репинской кисти, глубочайшим психологическим реализмом в трактовке образов. В широких оппозиционных кругах картина воспринимается как гневный протест против кровавого царского террора, повсеместно свирепствовавшего после 1 марта 1881 года, когда народовольцами был казнен царь Александр II.
По Петербургу прошел слух о неизбежном запрещении картины, с каждым днем собиравшей подле себя все большие толпы разноликого народа. Но картина ушла на выставку в Москву и к Третьякову. Здесь ее ожидал не меньший успех. Глубоко взволнованный, стоит перед ней Лев Николаевич Толстой. «Хорошо, очень хорошо, — пишет он Репину в Петербург. — Тут что-то бодрое, сильное, смелое и попавшее в цель. На словах многое бы сказал вам, но в письме не хочется умствовать... Иоанн ваш... самый плюгавый и жалкий убийца, какими они и должны быть — и красивая смертная красота сына. Хорошо, очень хорошо... Сказал вполне ясно. Кроме того, так мастерски, что не видать мастерства... Забирайте все глубже и глубже».
В правительственных кругах картина Репина вызывала к себе резко отрицательное отношение. Злейший мракобес обер-прокурор Синода Победоносцев писал Александру III:
«Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять — какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты, и к чему тут Иван Грозный. Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива...»
Какую же «тенденцию известного рода» усмотрел Победоносцев в картине Репина? Реакционеры неспроста почуяли в ней серьезную опасность. Ведь художник сделал главным персонажем своей картины одного из самодержцев российских, убившего в припадке ярости своего сына. Далекое по своей исторической теме от современности, новое произведение Репина воспринималось в условиях жестокого правительственного террора как чрезвычайно современное и в прямом смысле тенденциозное.
Мятежная тема мести, прозвучавшая в музыке Римского-Корсакова, силой творческого гения Репина была связана с темой кровавого террора, последовавшего после казни народовольцами Александра II. Картина Репина об Иване IV не была в узком смысле исторической: повествуя о трагическом эпизоде конца XVI столетия, это произведение перекликалось с современной художнику жизнью и выражало гневный общественный протест против кровавых расправ, чинимых самодержавием над революционерами.
Именно в этом и усмотрел Победоносцев «тенденцию известного рода», а его приспешники принялись со рвением эту тенденцию пресекать. 1 апреля 1885 года великий Толстой писал Репину свое замечательное письмо о царе, «самом плюгавом и жалком убийце», а на следующий день, 2 апреля, Третьяков получил с нарочным извещение московского обер-полицмейстера о том, что «государь император высочайше повелеть соизволил картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике какими-либо другими средствами».
Под своеобразным «домашним арестом» картина пробыла три с половиной месяца, пока художник Боголюбов, бывший некогда учителем Александра III, не заступился за нее перед царем и не добился монаршего снисхождения. Запрет с картины был снят, и она вновь стала доступной обозрению.
Образ царя Ивана IV привлекал к себе внимание не только Репина. Ряд русских художников шестидесятых-восьмидесятых годов обращался к эпохе Ивана Грозного, обличая тиранию и деспотизм этого царя. Реальная историческая личность Ивана IV, большого и мудрого государственного деятеля, трактовалась обычно в духе буржуазной историографии, и лишь в редких случаях художники отходили от общепринятых в то время представлений о царе Иване, как грозном владыке, властолюбце, произвол которого не знал границ. У художников демократического лагеря такая трактовка образа Ивана IV была в значительной мере связана с освободительными идеями и с той борьбой, которую русские революционеры вели во второй половине XIX века против самодержавия.
Марксистская историческая наука раскрыла перед нами действительное значение большой государственной деятельности Ивана Грозного, стремившегося объединить и возвысить русскую землю и суровой рукой сметавшего все, что стояло на его пути. В этом свете картина Репина воспринимается теперь более углубленно. Характер Грозного предстает перед нами в его сложнейших противоречиях, в острой коллизии ярости и раскаяния, ненависти и любви, во всей силе и во всей слабости этой яркой и волевой исторической личности.
Трактовка Грозного Репиным отличалась большой психологической глубиной, потрясающей реалистичностью, подлинным драматизмом. Он значительно шире других художников подошел к своей задаче. Жизненная правда образов выражена им с силой и страстностью шекспировского гения.
С исключительной экспрессией написал Репин лица своих героев, измученных страданием и борьбой. В картине нет ничего лишнего; с предельной выразительностью даны два контрастных образа — обезумевший, охваченный ужасом и раскаянием Грозный и умирающий царевич, в предсмертной агонии прощающий преступление отца.
Живописный талант Репина проявился в этой картине во всем блеске. Замечательно переданы сумерки в царской палате, с удивительным мастерством написаны красный ковер, розовый кафтан и лужа крови. Кроваво-красный колорит картины с напряженной силой выражает содержание драмы.
«Для меня очевидно, — писал Крамской, — что после этой картины число преступлений должно уменьшиться, а не увеличиться, потому что, кто раз видел в такой высокой шекспировской правде кровавое событие, тот застрахован от пробуждения в человеке зверя...»
Широкое общественное признание обеспечило репинскому шедевру достойное место в истории русского и мирового искусства, вопреки преследованиям и запретам со стороны всяческих «охранителей»-реакционеров. Но злоключения картины, начавшиеся с первого ее появления на выставке, на том не закончились. Через двадцать восемь лет после создания этого выдающегося полотна на него было совершено чудовищное покушение, поставившее под угрозу всю его дальнейшую судьбу. В январе 1913 года один из посетителей Третьяковской галереи, иконописец из старообрядцев, А. Балашов, с исступленным криком «Довольно крови! Довольно крови!» в припадке душевной болезни изрезал картину ножом. Только ценой большого труда художников-реставраторов ее удалось восстановить.

---

<<< Илья Ефимович Репин (1844—1930) <<<
>>> Илья Ефимович Репин (1844—1930) >>>