Щукин, подобно многим его сверстникам, ощущал свое время как поворотный этап развития общества, период решающих перемен и обновления жизни. Потому и у него заметно это расхождение между гипертрофированным восприятием одного из аспектов реальности и попыткой распознать общую идею жизни, перспективу развития.
Приходила зрелость. Менялась и точка зрения - от чересчур близкой к далевой. Фактор не формальный. Содержательный, смыслообразующий.
На старомосковский двор Щукин в упор глядел. Выдвигая объемы вперед, с риском разрушить переднюю границу пласта изображения, он как бы сам себя ставил в эпицентр замкнутого, обособленного пространства. В полукольце нависших над головой, давящих развалин не увидеть, не оценить их истинный масштаб. Перенапряжение форм и форсированность эмоций прямо зависели от укрупнения, как в лупе, подробностей распада материи и ощущения при том самодовлеющей, чуть ли не глобальной значимости показанного. Трудно почувствовать пространство изнутри, находясь в нем. Овладеть им, подчинить себе (то есть увидеть как целое, единое, общее) легче, перешагнувши за пределы пространственного поля, отойдя на некоторое расстояние, что и произошло в «Дирижабле над городом» (1933).
Открылось теперь, как просторно расстилающееся впереди, настежь распахнутое пространство, как широк мир, освобождающийся от засилья темноты, как непрестанно меняется он. Не так уж, должно быть, сама по себе безбрежна панорама, обозримая взором. Но в трактовке Щукина пейзаж этот - микрокосм, модель мира, исполненного движения. Перейдя от крупного плана к общему, Щукин воплощает всеобщий смысл бытия - развитие, форму существования материи. В картине - материи живописной. И не надобны детали, пусть верные, выразительные. Надобно целое, где разом охвачены земля и небо.
<<<Оглавление>>>