Ладо Гудиашвили до конца оставался самим собой - жизнелюбом, смельчаком, темпераментным и ярким человеком.
И навсегда - художником. Летом 1962 года, 66-летним человеком, он писал мне, видимо вспомнив так нравящийся мне рисунок «Столетний Вано и смерть»: «К сожалению, приближается неумолимая старость, сметающая все на своем пути. Я же стараюсь встретить ее хевсурской гордостью, карта выносливостью и кахетинским гостеприимством. Но чаша, наполненная вином, вряд ли будет освящена незваным гостем. Эта чаша, может быть, остановит врага молодости. Итак, я в контурах обрисовал свою жалобу, но все же доволен своей судьбой.
Недалеко от Тбилиси в тени чинар охлаждаю свое тело, прожженное горячими лучами южного солнца. После реставрации ума, мозга, разума, тела, а главное, души, надеюсь, настанет полное исцеление. В этом году у нас стоит очень горячее лето, даже необычное для нас. Грузинки тают от жары, а мужчины утоляют жажду холодным...» Под письмом приписка: «...г. Тбилиси, село Цхнети, где я сейчас живу».
В другом письме художник писал: «Обо мне писали многие, старались опорочить искреннее мое творчество, некоторым это удавалось. Жаловаться на прошлое не приходится, я же работал, как фанатик, днем и ночью... Я только художник и прежде всего люблю искусство с его высокими идеалами и всякими последствиями». (Письмо от 30 июля 1962 г.)
Сегодня, спустя почти четверть века, я беру в руки эти письма и вспоминаю осень в Тбилиси, полную жары. И его, человека, который когда-то написал мне о «встревоженном сердце художника». Он и был рыцарем встревоженного сердца.
Знаменитый плакат начала Отечественной войны >>>
<<<Оглавление>>>