Этот другой - я. И Фаворский все видел! Хотя все, что я сделал для «Фауста», было принято хорошо и сам Пастернак был доволен, я вижу, что все надо было бы сделать по-иному! Может быть, перепадет мне еще возможность к «Фаусту» вернуться, и тогда я постараюсь исправиться.
Вы спрашивали меня - с кем из поэтов я был знаком, и я забыл Вам сказать, что хоть немного, но с Борисом Леонидовичем я знаком был, раза три был у него дома... Первый раз, когда я пришел к нему домой и он отворил мне дверь, мне показалось, что над его головой стоит голубой нимб. И до сих пор это впечатление у меня не изжилось.
Знаком я был еще с И. Сельвинским, чьи стихи мне нравились. Знал я - по фронтовой работе - и Твардовского, хотя опасался его холодных, почти стальных голубых глаз. Но «Теркина» очень ценю и рад был слышать части «Теркина», еще не до конца доделанные, которые два-три раза в 1945 году автор читал нашей воинской части - сотрудникам «Фронтового юмора» - части, состоявшей из четырех человек. Твардовский числился по «Красноармейской правде», с которой мы двигались на фронте вместе.
Знал хорошо Константина Липскерова, переводчика «Давида Сасунского», очень обаятельного человека. Знал немножко В. Ходасевича, доброго знакомого моих родителей».
С Андреем Дмитриевичем говорим о стихах, о поэзии. Попутно разговор о модном прозаике, о его речениях, которые, если не очень хорошо знаешь язык, кажутся народными - на самом деле - химия, подделка... («Уездный писатель» - говорит Андрей Дмитриевич.)
<<<Оглавление>>>