Узкий двор, со всех сторон сдавленный суровыми, уходящими ввысь стенами; плиты пола - точно пересохшее дно колодца; несколько окон-щелей, маленьких, неправильно брошенных, глядящих из камер, еще более мрачных и угрюмых; в этом каменном мешке тридцать три арестанта в однообразных одеяниях безнадежно, механически, как автоматы, совершают свое вечное кружение; в согбенных спинах, опущенных головах - озлобленная покорность, тупое безволие; справа - трое свободных, равнодушно следящих за зрелищем; падающий откуда-то сверху свет выделяет то затылок, то плечо, то контур головы, не рассеивая царящей полутьмы и сырости; две бабочки, случайно залетевшие гостьи, кружатся наверху - сентиментальная нотка, усугубляющая по контрасту мрачность всей сцены. Картина запечатлевается, как одно из видений дантовского ада...
Копируя Доре, Ван-Гог сохранил все сюжетное, все мелкие детали сцены; правда, он отодвигает всю сцену вглубь, вырез пола больше, круг заключенных уменьшается, как-то теряется в сравнении со стенами, выросшими, ставшими еще неприступнее; освещенное пятно на стене в глубине двора малозаметно - быть может, тому виной потемневшие хромы, зато тени, бросаемые на пол фигурами заключенных, выделяются резкими темными полосами. Однообразная, бестемпераментная передача стен и плиток пола в гравюре сменяется всей энергией ван-гоговской фактуры; все ожило; глаз зрителя с силой уводится вглубь, чтобы упереться в резкую вертикаль стены.
<<< Одинокий, в глухой провинции
<<<Оглавление>>>