Взор его притягивал магнит «больших» праздников шумных летних на Москве-реке, «малых» - на пятачке катка в зимний серенький денек, и совсем-совсем «маленьких», скромных, домашних - на доске стола при участии «глазастых» бумажных цветков и весело разукрашенных игрушек. И наслаивались сегодняшние боли и радости на давние, застрявшие в уголках памяти с детских воронежских лет. И оказалось, что фильтрующая особенность щукинского зрения обусловлена целиком и полностью максимализмом его натуры. Зеркало фантазии художника вбирало и перестраивало, укрупняя и заостряя, лишь крайние точки жизни, находящиеся за пределами упорядоченной, повседневно привычной колеи. Поэтому так пьянил его гул иллюминованных карнавалов и тревожила глушь притаившихся темных переулков. Поэтому так влекли его трагические и комические стороны бытия. Л мысль обращена была в уходящее прошлое и вызревающее будущее.
И обозначилась связь между образами-метафорами: устремленными ввысь куполами, высвободившимися из крепких объятий темных бревенчатых сараев («Театральная композиция», 1926), и светлым дирижаблем над погрязшим в болоте городком прошлого («Дирижабль над городом», 1933); трагикомическими гротесками интермедий (1926-1928) и гримасами смерти обветшавшего быта в работах тридцатых годов («Старая Москва», «Поганки», «Ушедшее»); мрачными расщелинами скалы в декорациях к «Кармен» (1926) и путаницей лестниц, пустынных галерей фантастического дома Странствующего Рыцаря (неоконченная композиция «Дон Кихот», 1935).
<<< Взор, послушный велениям сердца художника
<<<Оглавление>>>