Федор Александрович Васильев (1850—1873)

Оттепель
Оттепель (1871)
Двадцать три года было Федору Васильеву, когда жестокая и неумолимая болезнь оборвала его жизнь. Всего несколько лет вдохновенного творческого труда смог он посвятить любимому искусству, но и в этот короткий срок его блестящее и щедрое дарование успело раскрыться многими своими сторонами и обогатить русскую живопись новым и своеобразным виденьем пейзажа родной страны. «Гениальным мальчиком» называли Федора Васильева Крамской и Репин, «громадно талантливым» считал юного художника Стасов, видевший в нем «одну из лучших надежд нашей отечественной школы».
Только первые шаги сделал Федор Васильев по расстилавшемуся перед ним широкому творческому пути и смолк навсегда. Но и то, что он нам оставил, вечно будет звучать в русском искусстве своей особой поэтической нотой. Невелико художественное наследие Васильева, и не обилием, не разнообразием мотивов восторгало оно современников и по сей день пленяет нас. Еще Крамской предельно четко определил историческую заслугу своего гениального младшего собрата: «Ему было суждено внести в русский пейзаж то, чего последнему недоставало и недостает: поэзию при натуральности исполнения».
...Как однообразен, скуп и бесприютен этот пустынный хорошо знакомый каждому русскому человеку равнинный пейзаж средней полосы России в ту переломную пору, когда зима еще спорит с весной, но в воздухе уже явственно ощущается влажное дыхание неуклонно приближающихся весенних дней! Все кругом мокро и гнило — и почерневший талый снег, и свинцово-серые тучи, едва освещенные слабыми лучами предзакатного солнца, и раскисшая дорога с квелым следом санных полозьев, и растекшийся вширь бесформенный ручеек, и скинувшие снежный убор черные кусты. А пронизывающий ветер, тоже насыщенный сыростью и влагой, неутомимо рябит воду оттаявшего ручейка и метет, метет дробную капель в открытую бескрайнюю даль. Должно быть, очень одинокими, затерянными в этой гнилой распутице чувствуют себя случайный прохожий и сопровождающая его маленькая девочка — кругом и в самом деле ни души, только покосившаяся хижина в сторонке говорит о близости пусть бедного и убогого, но все же верного пристанища для бесприютного человека, охваченного в этот поздний вечерний час промозглой и зябкой предвесенней оттепелью...
Никогда эпическая кисть замечательного русского пейзажиста Ивана Ивановича Шишкина не воспроизводила на холсте таких пейзажных мотивов. Картины русской природы, запечатленные Шишкиным, обычно торжественны и мажорны, залиты солнцем; это — пейзажи-поэмы, живописные оды, в них выражена с эпической объективностью могучая красота России. Другой выдающийся мастер русского пейзажа Алексей Кондратьевич Саврасов увидел поэзию и красоту в самых скромных и обыденных мотивах родной природы и сумел раскрыть ее глубокую и тонкую одухотворенность. Лучшая картина Саврасова «Грачи прилетели» сердечна и задушевна. Ее появление, кстати сказать, в том же году, что и «Оттепели» Васильева, знаменовало собой зарождение в русском реалистическом искусстве иного, нежели у Шишкина, направления пейзажной живописи. «С Саврасова,— писал впоследствии Левитан,— появилась лирика в живописи русского пейзажа».
Федор Васильев, хотя и руководствовался в краткие годы ученичества советами и указаниями своего старшего друга и наставника Шишкина, творчески оказался несравненно ближе к Саврасову и работал с ним в одном направлении. Внимательному зрителю нетрудно заметить общность в трактовке пейзажных мотивов в «Грачах» и в «Оттепели». Близкие друг другу по выраженному в них настроению, обе картины пронизаны тонким лирическим ощущением поэзии природы, и притом природы русской, глубоко национальной, увиденной глазами именно русского человека, а потому поэзией народной. В «Оттепели» и в «Грачах» сквозит глубокая демократическая идея, стремление запечатлеть на полотне современную обоим пейзажистам русскую действительность подобно тому, как их собратья, художники-жанристы, изображали быт русского народа, а портретисты воспроизводили облик его лучших людей.
Но есть и черты существенного различия между этими двумя шедеврами нашего пейзажного искусства: если Саврасов «рассказывает» своей картиной, как бы «излагает» свой сюжет, развивает и подкрепляет его вещественными предметными подробностями, приближающими интимно-лирическое повествование к жанровой живописи, то у Васильева в его «Оттепели» поэзия природы воплощена в прямом и непосредственном восприятии художника. И тем поразительнее, что идейное содержание картины не стало от этого беднее и вновь и вновь вызывает зрителя на печальные размышления о былой горькой неустроенности русской жизни.
«Васильев любил природу и понимал ее — ведь это так редко дается человеку! И Васильев умер...» — с острой душевной болью писал Крамской и в десятках следовавших друг за другом содержательнейших писем — к Стасову, Третьякову, Репину — выражал и обосновывал свое восторженное преклонение перед непостижимой, воистину «моцартианской» одаренностью юного пейзажиста. А ведь только за несколько лет до того, при первом знакомстве, Васильев произвел на разночинца Крамского, неутомимого труженика на поприще искусства, весьма неблагоприятное впечатление своими светскими повадками и мальчишеской бравадой, а Репин, тот попросту досадливо отшатнулся от нового знакомца, чтобы менее года спустя быть совершенно покоренным его артистической натурой и чудесным проникновенным мастерством. «Да, вот настоящий талант! Вот он «гуляка праздный», по выражению Сальери!»—восторгался он, подробно рассказывая в книге своих воспоминаний о совместном с Васильевым путешествии по Волге, когда собирал материал для своих «Бурлаков».
«...Васильев не ложится. Он взял альбом побольше и зарисовывает свои впечатления Царевщины. Прелестно у него выходили на этюде с натуры эти лопушки на песке, в русле Воложки. Как он чувствует пластику всякого листка, стебля!.. Какая богатейшая память у Васильева на все эти, даже мельчайшие, детали! И как он все это острым карандашом чеканит, чеканит, как гравер на медной доске! А потом ведь всегда он обобщает картину до грандиозного впечатления... И как он это все запоминает? Да, запомнить-то еще не штука, вот и я помню — сорок четыре года прошло, — но выразить, вырисовать все это на память!.. Теперь он в полном самозабвении; лицо его сияет творческой улыбкой, голова склоняется то вправо, то влево; рисунок он часто отводит подальше от глаз, чтобы видеть общее. Меня даже в жар начинает бросать при виде дивного молодого художника, так беззаветно увлекающегося своим творчеством, так любящего искусство! Вот откуда весь этот невероятный опыт юноши-мастера, вот где великая мудрость, зрелость искусства. Долго, долго глядел я на него в обаянии. Думал, засыпал, просыпался, а он все с неуменьшающейся страстью скрипел карандашом».
Поездка на Волгу сыграла огромную роль в творческом развитии как Репина, так и Васильева. Великая русская река широко открыла им глаза в мир русской природы и в просторы народной жизни, помогла соединить в обобщенный образ родины разрозненные наблюдения и впечатления минувших лет. Репин здесь, на Волге, окончательно выкристаллизовал замысел своих «Бурлаков», Васильев душевно окреп и возмужал, обогатив свое исключительное дарование жизненным содержанием первостепенного художественного и общественного значения. Множество превосходных рисунков и две прекрасные картины «Вид на Волге» и «Бухта на Волге» явились убедительным свидетельством творческой зрелости двадцатилетнего мастера, а подготовленная тем же волжским путешествием «Оттепель» решительно выдвинула его в первые ряды русских пейзажистов.
Позднее, уже в Крыму, тяжело больной, обреченный туберкулезом на медленную гибель, Васильев создал ряд превосходных произведений на мотивы южной природы, но при этом упорно продолжал разрабатывать излюбленные им русские пейзажи, которые он так и именовал «русскими» в отличие от пейзажей «крымских». Его картина «Мокрый луг» должна быть отнесена к высшим художественным достижениям Васильева этой поры.
Васильев был глубоко убежден в высоком общественном призвании искусства, верил в его могучую, облагораживающую человека нравственную силу. Уверенность в том, что художественное творчество раскрывает перед человеком не только эстетический, но и неотделимый от красоты этический идеал, роднит Федора Васильева со всем кругом передовой демократической интеллигенции семидесятых годов.
<<< Алексей Кондратьевич Саврасов (1830—1897) <<<
>>> Иван Николаевич Крамской (1837-1887) >>>